У советского полярника №1 Ивана Папанина была привычка: каждый день он доставал, разбирал, протирал, смазывал и собирал обратно свой именной маузер. Он расстилал на столике тряпочку, доставал из кобуры маузер, из кобурного пенала вынимал отверточку, ёршик, ветошку, масленку, разбирал свою 7,63 мм машину, любовно протирал, смазывал, собирал, щелкал, вставлял обойму на место и вешал маузер обратно на стойку палатки, на свой специальный гвоздик.
Этот ежедневный процесс приобрел род некоего милитаристского онанизма, он наслаждался сердцем и отдыхал душой, овладевая своей десятизарядкой, и на лице его появлялось совершенное удовлетворение.
Ритуал бесил всех, но особенно его сотоварищей - Фёдорова, Ширшова и Кренкеля, вынужденных терпеть его все 247 суток дрейфа на льдине по Северному Ледовитому океану.
Когда первая советская полярная экспедиция была снята со льда ледоколом "Красин", Папанин не изменил своей привычке. За шесть месяцев зимовки это рукоблудие приобрело у него характер маниакального психоза... Понятное дело - у любого здорового на его месте нервишки станут ни к чёрту. Как и тех, кто рядом, в общем-то.
Больше всего Кренкелю хотелось стащить незаметно какой-нибудь винтик и поглядеть, как Иван Дмитриевич рехнется, не отходя от своей тряпочки, когда маузер не соберется. Но это было невозможно: в 1938-м году такое могло быть расценено не иначе как политическая диверсия - умышленная порча оружия начальника экспедиции и секретаря парторганизации. Десять лет лагерей представлялись чрезмерной платой за удовольствие.
И вот однажды, зайдя к Папанину в его обязательное оружейное время, перед сном, Кренкель втихаря подбросил на тряпочку крохотный шлифованный уголок, взятый в слесарке ледокола. И быстренько удалился...
Оставшиеся пять суток до Ленинграда Папанин был невменяем. Представьте себе его неприятное изумление, когда, собрав маузер, он обнаружил деталь, которую не вставил на место. Он разобрал его вновь, собрал с повышенным тщанием - но деталь все равно оставалась лишней!
Ночь Папанин провел за сборкой-разборкой маузера, медленно сходя с ума. Необъяснимая головоломка сокрушала его сознание...
В помрачнении он собирал его и так, и сяк, и эдак. Он собирал его в темноте и собирал его на счет. Из-за его двери доносилось непрерывное металлическое щелканье, как будто там с лихорадочной скоростью работал какой-то странный агрегат.
В последнюю ночь Кренкель услышал глухой удар в переборку. Это отчаявшийся Папанин стал биться головой о стенку...
Кренкель сжалился и постучал в его каюту. Папанин в белых кальсонах сидел перед столиком, покрытым белой тряпочкой. Руки его с непостижимой ловкостью фокусника тасовали и щелкали деталями маузера. Запавшие глаза светились. Он тихо подвывал.
- Иван Дмитриевич, - с неловкостью сказал Кренкель, - не волнуйтесь. Все в порядке. Это я просто пошутил. Ну - морская подначка, знаете ...
Взял с тряпочки свою детальку и сунул в карман Ха-ха Ха-ха Ха-ха .
Бесконечные пять минут Папанин осознавал услышанное. Потом с пулеметной частотой защелкал своими маузеровскими частями. Когда на место встала обойма с патронами, Кренкель выскочил к себе и поспешно запер дверь каюты...
Команда услышала, как на "Красине" заревела сирена. Ревела она почему-то откуда-то из глубины надстройки, и тембр имела непривычный, чужой.
Сам же Папанин, однако, резко излечился от ненормальной интимной нежности к легкому стрелковому оружию; а проклятый маузер просто видеть больше не мог - слишком тяжелые переживания были с ним связаны. И как только, вскоре после торжественного приема папанинцев в Кремле, был создан в Ленинграде Музей Арктики и Антарктики, пожертвовал туда в качестве ценного экспоната свой маузер, где он пребывает в полной исправности и поныне