UZINFOCOM
Сотрудник ZiyoNET
AKA:ЕС, barbaris, arbuz
Сообщений: 32,709
+ 10,568
16,236/8,377
– 50
472/298
|
Правило первое: здесь везде надо торговаться
Цитата:
Итак, мы проехали почти через весь Узбекистан. Маршрут был следующий: Москва – Ташкент – Самарканд – Шахрисабз – Самарканд – Бухара – Нурата – Айдаркуль – Бухара – Ургенч – Хива – Ташкент – Чимган – Ташкент – Москва. Переезды включали в себя все виды транспорта – автомобиль, самолет, поезд, даже верблюдов и лошадей.
Мы публикуем рассказ о путешествии по Узбекистану жж-пользователя se_boy. С полной версией его путевых заметок можно ознакомиться по адресу: http://se-boy.livejournal.com/10176.html – Ред.
Путешествие началось вечером в пятницу. Представляете, как от «Тушинской» ехать в сторону Шереметьево-2 в 6 вечера? Аня нервничала и пыталась думать над маршрутами объезда мкадовской пробки, однако я был спокоен, как айдаркульский верблюд, и разговорчив, как бухарская сорока.
Почему-то была твердая уверенность, что все будет пучком.
Зарегистрировавшись и пройдя все таможенные и прочие контроли, мы оказались в duty free с легким сердцем и пустыми руками. В одном из магазинов мы купили Baileys. Жизнь у этого ирландского напитка оказалась долгой. Сколько мы ни отхлебывали из бутылки, она проехала с нами весь Узбекистан.
«Пройдите на посадку», «вас приветствует компания «Аэрофлот», «займите ваши места», «fasten your sit belts», «no smoking», экипажу приготовиться к взлету», А-320 разгоняется, шасси стучат по плитам взлетной полосы, в такт этому в голове постоянно проносится «быстро, надежно и без хлопот вас похоронит «Аэрофлот», и…
Самолет, как ни странно, взлетает. Никогда не перестаю удивляться этому чуду!
В воздухе возбуждение быстро проходит, лихорадочная поспешность последних часов сразу сменяется уютным гулом двигателей и ожиданием. В иллюминаторе – Луна. Глядишь на нее и не понимаешь, как она ухитряется лететь все время рядом.
Самолет иногда покачивал крыльями, свет в салоне был приглушен, почти все спали … Путешествие началось. Интересное путешествие, что говорить, – из тех, что надолго запоминаются.
Первое, о чем всегда стоит помнить в Узбекистане, – надо торговаться.
Мы были не очень к этому подготовлены, поэтому первый урок получили сразу по прилету в Ташкент. За такси мы переплатили чуть ли не вдвое.
Узбекский таксист будет идти за вами 100 метров, 200, 500 и т. д., постепенно сбавляя цену и слезно причитая, что он работает в убыток себе. Отогнать его невозможно! Отговорки потенциальных пассажиров типа «мы живем в гостинице вот здесь за углом» в расчет не принимаются в принципе – ведь очевидно, что за угол можно доехать на такси.
Еще одна вещь, выбивающая почву из-под ног, – местные деньги. Они быстро появляются и быстро заканчиваются!
Здесь на мелочь никто не разменивается, монет мы не видели вообще. 1000 сумов (или сомов) – это меньше доллара, самая крупная банкнота как раз тысячная. Да и они при обмене встречаются не всегда – бывает так, что вместо тысячных тебе отслюнявливают пятисотками, а то и двухсотками (в банках при обмене не стесняйтесь требовать более крупные купюры!).
В результате $50, обмененных на сумы номиналом 200, это пачка бумажек, которыми можно спокойно покрыть больше двух кв. метров поверхности. Кошельки в Узбекистане бессмысленны! Для денег нужны глубокие карманы и даже сумки.
Считать быстро такие объемы невозможно, однако узбеки делают это с феноменальной скоростью. Обилие резаной бумаги приводит к тому, что наличность в банках заканчивается после обмена несколькими туристами, поэтому после полудня обменять деньги уже проблематично.
Лучше всего с собой брать доллары в мелких купюрах – до $50.
Евро и рубли пользуются значительно меньшим спросом, и трудно найти нормальный курс. Деньги с рук менять строжайше запрещено, однако это можно сделать даже у сотрудников милиции. Знающие люди рассказывали, что и дурь, она же марафет, она же каннабис, легко покупается у тех же милиционеров. Не знаем, не пробовали.
И вот полусонные в 6 утра в ташкентском такси, пытаясь пересчитать ворох бумажек (разменяли тысячу рублей у таксиста), мы не только выдали таксисту сверхурочные, но он еще надул нас на обменном курсе. В общем, бойтесь этих людей.
На вокзале (из Ташкента утренним поездом мы сразу ехали в Самарканд) женщина-кассир, посмотрев на нас, стала рассказывать, что к чему в Узбекистане. Ликбез оказался кстати, потому как, кроме путеводителя на немецком, который раздобыла Аня (ни на русском, ни на английском я путеводителей не нашел), сведений было мало.
Кассир заодно поменяла $100 по нормальному курсу. Думая, куда засунуть эти две увесистые пачки, я стал понимать, что, если так пойдет дальше, придется из рюкзака выбрасывать лишние вещи. Посему деньги мы старались менять по $10–20 за раз, не больше.
Поезд до Самарканда приятно удивил.
Сделанный на европейский лад – шесть сидячих мест в купе за стеклянной дверью, все чисто, чинно, благородно – он разительно отличался от того, в котором мне довелось ехать 16 лет назад из Душанбе в Термез.
Тогда был поезд-ветеран с облезлыми вшивыми матрасами, полным отсутствием в вагоне стекол, сорванными с петель дверьми и туалетом, к которому нельзя было даже подойти, потому что поколения узбеков, ходившие по нужде, предпочитали делать прямо на пол. В этот раз все было почти идеально – вплоть до подачи горячего чая в термосе в купе.
Благодаря Ане мы познакомились с французом Пьером, который стал на пару дней нашим попутчиком, а также двумя гражданами Поднебесной. Еще один человек в купе – узбек, хоть и в европейском костюме, но явно из азиатских внутренних органов, судя по лицу, – недолго оставался с нами, русско-французско-английско-китайская речь заставила его выйти в коридор, где он о чем-то подозрительно шептался с проводником почти на протяжении всего пути.
Что надо было сделать в Самарканде, едва мы сошли с поезда? Правильно – торговаться с таксистами.
В большинстве случаев я предоставлял это Ане – уж больно здорово было наблюдать за процессом! Театр одного актера – все сцены безупречны. В момент торга на ее лице появлялось особое выражение – совершенно невозможная смесь наивности и жульничества в сочетании с полной уверенностью в своей правоте. Долго выдержать такое просто невозможно, и я начинал хохотать, чем иногда приводил в недоумение наших оппонентов.
Схема торга следующая: продавец говорит цену, например 10 тысяч сум. Необходимо возмутиться и назвать вдвое меньшую сумму – 5. Продавец в свою очередь возмущается и скидывает сколько-то от 10, надо возмутиться и накинуть сколько-то от 5. Консенсус получается где-то посередине. Впрочем, когда как.
Узбекистан – страна автомобилей Daewoo. Здесь находится завод по их производству.
Распространенная машина для перевозки людей – Daewoo DAMAS. Это усеченный вдвое вариант «Газели», однако народу может влезть до восьми человек. Тогда места внутри хватает только на то, чтобы широко улыбнуться. После непродолжительного сбивания цены мы загрузились в эту игрушечную машинку и поехали в гостиницу. Все номера были великолепны в пределах своего ценового диапазона – $20–25 с носа в сутки с завтраком. Наша гостиница называлась «Шердор».
Побросав вещи, мы пересчитали оставшуюся наличность – для этого очень удобно использовать большие поверхности, – и двинули на осмотр достопримечательностей, выловив по пути Пьера, который остановился в другой гостинице.
До того как пойти на центральную площадь – Регистан, решили попасть в место, где вроде как похоронен Тамерлан или, как называют его местные, Амир Темур. Я так и не понял, точно ли он там похоронен, но говорят, за дополнительную плату (в Узбекистане можно много чего сделать за дополнительную плату), только очень большую, служители отпирают гробницу и показывают гроб.
Следующим пунктом на повестке дня оказалась пища – после самолета, поезда и прочих перекантовок хотелось есть. Местная женщина согласилась показать, где находится ближайшая чайхана.
Улицы в Самарканде – типичный пример улиц южного городка азиатской модели.
Идешь вдоль голых стен, потому как почти все окна выходят во двор. То же потом было в Бухаре, то же, кстати, и в татарских городах Крыма – Бахчисарае, старой части Евпатории… Строили так специально – защищались от захватчиков.
Чужак здесь чувствует себя неуютно, одна улица похожа на другую, заблудиться ничего не стоит – лабиринт. Даже сейчас такое казематное передвижение вызывает неприятные ощущения. В прошлые времена оно усиливалось тем, что по ночам многие улицы запирались воротами.
В Узбекистане много чего «хана», вернее, как они сами пишут «хона». Чай – хана, плов – хана, дори – хана (это аптека, кажется) и т. д. Но то, куда мы попали, – это была не хана. При виде обшарпанных стен, засиженных мухами столов, посуды многоразового использования, рукомойника с единственным на всю жизнь полотенцем, мы призадумались и стали на пороге.
Перед глазами во всю свою мощь вставало великое русское слово РЫГАЛОВКА.
В зале наступила тишина – присутствующие смотрели на нас.
Нет, не так. Они с о з е р ц а л и. Инстинктивно мы сели поближе к выходу, причем долго не решались положить вещи на стулья, а руки на стол – что-то во всем этом было септическое. Взгляд на улицу облегчения не приносил.
Аня достала гигиенические салфетки для рук. Как ни странно, от этого жеста я совершенно расслабился. Смотрят? Ну и пожалуйста! Кишечная палочка? Дайте две! Принесли шурпу. Ничего другого брать не стоило, в шурпе, по крайней мере, мясо проварено, да и тут подозрительно: такого количества плавающих кусков жира в супе – ложка стояла почти – я ни разу еще не встречал. Однако, сдобренная вкуснейшей узбекской лепешкой, шурпа оказалась ничего…
Зал постепенно вновь начал заполняться гулом узбекской речи – к нам привыкали, нас принимали, с нами мирились. Лица вновь повернулись друг к другу либо опустились в миски. Мы потихоньку хлебали супчик в углу, делясь впечатлениями, как вдруг снова стало тихо.
На край моей тарелки села муха. Я поднял взгляд.
Перед столом, покачиваясь, стоял высокий пожилой узбек в старом пиджаке и бесформенных брюках.
В тюбетейке. Явно завсегдатай. Узбек был пьян. Прикладывая руку к сердцу и кивая, он худо-бедно выяснил у нас с Аней, откуда приехали (не помню, сказали, кажется, что англичане или немцы), потом посмотрел на Пьера.
– Франтсуууз?
Ответ был очевиден. Узбек взял стул, сел на него задом наперед, облокотившись руками на спинку, вперился в Пьера тяжелым взглядом и замолчал. Мне стало не по себе. Я посмотрел в свою тарелку. Муха сползла к шурпе и уже начала трапезу. Тишину в чайхане можно было резать кусками.
– Дума-атэц! – провозгласил узбек и расплылся в улыбке. (Имелся в виду Дюма-отец.)
Мы облегченно улыбнулись. Зал шевельнулся и загудел. Пьер закивал утвердительно. Узбек довольно потер руки и взял тайм-аут, по-прежнему глядя на нас, но уже с каким-то облегчением, что ли.
– Дума-сын!
Пауза. Пьер снова с улыбкой кивает.
– Наполэон!
Это могло продолжаться долго, но «Остапа несло», и хлебать, видимо, надо до дна. Я прогнал муху ложкой и стал доедать шурпу, периодически вздрагивая от очередного возгласа над ухом.
– Гуго! (Гюго).
Оптимизм его был неисчерпаем. Память тоже пока не подводила.
– Рэмбо!
Зрелище Сильвестра Сталлоне на Эйфелевой башне с пулеметом в руках заставило меня поперхнуться, однако этот образ тут же сменился безжизненным профилем Артюра Рембо из какой-то хрестоматии. Интересно, как долго это продлится? Ведь еще порядочно назвать можно – Верлен, де Ренье и даже какая-нибудь Жанна Д'Арк…
Узбек снова стал серьезным и замолчал. Похоже, запас знаний подходил к концу, к тому же сидеть ему осталось недолго – хозяйка заведения что-то шепнула двум молодым ребятам, которые двинулись в нашу сторону. Но тут узбек вскочил, вышел и вскоре вернулся, неся манты в миске и две пиалы водки, одну из которых поднес Пьеру. Приложив руку к сердцу, выпил сам и с радостью смотрел, как бедняга-Пьер, морщась, последовал его примеру.
Подошедшие ребята стали что-то говорить нашему визави, однако он не хотел уходить, упорствовал и увести себя не давал. Просто еще не все сказал. Было его жалко, я даже подумывал ответить чем-нибудь типа Низами, Фирдоуси или Лейлой с Меджнуном, но внезапно узбек гордо вскинул голову и прокричал, поставив точку в нашей беседе:
– Нармандыя-Нэман!
Узбека увели, а мы, расплатившись, быстро ретировались и пошли на розыски площади Регистан.
Если бы не зелень в городах, в Узбекистане не на чем было бы остановиться взглядом. Все серо или серо-коричнево, плоско (про горы не говорю, поскольку большая часть страны – пустыня). Видимо, чтобы это компенсировать, стены зданий в старые времена украшали богатейшей по своей красоте мозаикой. То же касается и национальной одежды и посуды. Контраст между унылой действительностью и творениями рук человеческих настолько яркий, что иногда режет глаза. Но самое интересное, такое несоответствие не вызывает отторжения, наоборот, женщина в местном пестром наряде отлично вписывается в не менее пестрый орнамент стен старых зданий. Мужчины же ходят либо чем-то домотканом и очень невзрачном, либо в отглаженных костюмах (пиджак и брюки), причем вне зависимости от того, город это или глухая деревня.
Дойдя до Регистана, мы бухнулись в траву, Аня достала путеводитель, Пьер – карту города, и начались дебаты о том, как что осматривать и куда лучше пойти. Я участия в дебатах не принимал, а решил попробовать пофотографировать телеобъективом мозаику.
Интересно, что мозаика есть разных видов. Форма плиток бывает квадратная или без четко выраженной формы. Страшно даже спрашивать, сколько времени занимала такая отделка и сколько труда в это вложено. Орнамент нижней части купола – на синем фоне желтой вязью идут цитаты из Корана.
Попав на площадь, мы фотографировали без остановки.
Аня первая заметила одну странность. Мы находились на центральной площади города. Вокруг были не просто памятники архитектуры, но места культа – медресе, мечети. Если речь идет о действующих медресе или мечетях, то все в порядке – туда имеют доступ только правоверные. Но в остальных местах сидят продавцы ковров, тканей, одежды, кукол и пр. И это очень странно. Достаточно представить себе, что в соборе Василия Блаженного или в храме Христа Спасителя будет идти бойкая торговля. Не по себе как-то.
Торговаться можно было почти везде.
Однако, к примеру, за коврик с нас попросили, если не ошибаюсь, $600, причем торг уместен не был. Такая вещь ткется чуть ли не несколько месяцев. Как я понял, чем плотнее ковер, тем он дороже. Мы, конечно, не купили, но хотя бы подержались.
Я равнодушен к головным уборам, однако после Узбекистана страсть к тюбетейкам, думаю, останется навсегда. Привез домой 7 штук, их разобрали за пару дней, еле успел себе тюбетеечку оставить. Торговля коврами и прочим текстилем ведется с обширных скамеек. Если скамейка не занята, на нее можно сесть или даже лечь отдохнуть. Мы оккупировали такую скамейку и опять почувствовали себя странно – попытались представить, что отдыхаем вот так рядом, например, с табакеркой Ленина на Красной площади. Непонятно, но, в общем, приятно.
Наступал вечер, скоро надо было топать в гостиницу, так как на следующий день планировался довольно большой маршрут – из Самарканда в Шахрисабз, город, где родился Тамерлан (где-то 150–170 км через горный перевал), потом снова в Самарканд и уже отсюда в Бухару.
На обратном пути мы пробежали еще немного по лавкам, я с удивлением посматривал на картины, которые кое-где продавались, – нарисовано было просто здорово! И самое интересное, вообще не попадалось никакой мазни. В целом от Самарканда осталось очень приятное впечатление – тихий, спокойный город.
Дорога из Самарканда в Шахрисабз проходит через горный перевал высотой около 1600 метров. Планировалось доехать сначала до перевала и побродить по горам, а потом попасть собственно в город.
Быстро позавтракав, мы встретились с Пьером и втроем двинули на стоянку такси, отправляющихся на Шахрисабз. На стоянке началась борьба, так как водитель запросил непомерную цену. Мы вступили в рыночные отношения с таксистом – Аня вновь в качестве тамады, Пьер вторил ей энергичными междометиями, кивками и размахиванием рук, а я – тихим безумным смехом.
После 10 минут торговой перепалки нашелся более сговорчивый водитель, и скоро мы тряслись по дороге в «копейке» «Жигулей».
Было непонятно, каким образом дорога может называться шоссе, она петляла, крутилась по городу – проулок, да и только.
За городом профиль дороги не поменялся, ровная как стол поверхность вокруг тоже не радовала глаз, однако постепенно на горизонте, хорошем таком горизонте, кстати, стали вырисовываться очертания чего-то горного. Мы поднимались все выше и наконец, въехав на перевал, вышли из машины. Впереди горы Шахрисабзского района, сзади – Самаркандского.
Вообще сюда стоит попадать по весне – тогда горы не будут однообразно-коричневыми. Например, в таджикском Варзобе (от перевала до Таджикистана всего километров 30) весной склоны становятся красными – маки растут по ним вверх сплошным ковром. Так что здешняя угрюмость кажущаяся.
На второй день пребывания в Узбекистане можно было сделать кое-какие выводы из увиденного. Про торговлю и про таксистов я уже говорил, а теперь кое-что о водителях вообще и дорогах в частности. Можно сказать, «октябрьские тезисы».
1) Главным приспособлением и умением узбекского водителя является клаксон и способность на него давить.
Без повода или с оным – не имеет значения, потому как чем чаще, тем лучше. В городе от такой какофонии довольно быстро начинает болеть голова.
2) Когда узбеки торопятся, то не обращают внимания на правила и ориентируются по обстановке, например, спокойно едут на красный свет. Конечно, если уверены, что за кустом не стоит дядя в зеленом и с радаром в руке (милиция в Узбекистане поголовно одета в форму, напоминающую цветом и даже фактурой сукно с бильярдного стола).
3) Стиль вождения «пацанский»: двойная сплошная должна проходить строго по центру автомобиля. Встречные едут так же, но в последний момент каждый переходит на свою полосу, и… в общем, аварий мы за все время не видели. Возможно, потому что машин не так много.
Не исключено, что «централизованная» езда вызвана инстинктом самосохранения. Гужевой транспорт и просто ишачки, ослики, коровки двигаются по обочинам абсолютно произвольно, скотина переходит дорогу и ложится на ней отдохнуть где угодно и как ей вздумается. Самое интересное, что и пастись копытные предпочитают на обочинах.
На осликах ездят так же, как и во времена Ходжи Насреддина – либо впрягают в повозку, либо верхом.
А еще ослики работают в пекарнях – мелют муку, ходят в хомуте по кругу с утра до вечера, приводя в движение круги мельниц. Впрочем, нет, один accident все же видели – за перевалом попалась убитая корова. Она лежала прямо по центру шоссе среди осколков фар, видимо, водитель, несясь на своих законных 100 с чем-то и войдя в поворот, просто не успел увернуться.
Дороги… Это беда из поговорки. Большая часть их не обновлялась со времен советской власти. Уцелели они, видимо, потому, что 300 дней в году в Узбекистане светит солнце, да и в оставшиеся 65 дождя особенно не допросишься. Асфальт доживает не до старости – до патриархальности. Верхний слой стирается в порошок, лишь гравий торчит из нижнего слоя, и машина идет как по гигантской терке. Однако расстояния большие, и скорости тоже немаленькие – по этой стиральной доске едут 120–140 км/ч. В салоне стоит гул, как в кабине вертолета.
В местах, где шоссе разбито грузовиками… Об этом лучше не вспоминать! Все вышесказанное надо помножить на то, что в пути водители любят слушать либо наш шансон самого низкого пошиба, либо нашу же попсу такого же уровня. С этим можно успешно бороться, прося поставить что-нибудь узбекское.
Едва уехала машина и мы отошли от небольшой группы торгующих узбеков, обосновавшихся на перевале, как наступила полная тишина.
Присмотрев ближайшую гору, решили двинуть к ней напрямик, и, сойдя с дороги, тут же по щиколотку погрузились в пыль.
Пыль особенная – тяжелая и плотная, плотнее пудры. Она не поднималась вверх, если топнуть ногой, но перетекала почти как вода. Было совсем сухо. И становилось жарко.
Я значительно отстал от Пьера и Ани – хотелось поснимать многое из того, что попадалось на глаза. Пришлось помучиться. От более чем полутора килограмм стекла и пластика либо сильно уставали руки, либо я натирал себе шею ремнем. Но не фотографировать не получалось.
Уже на подступах к скале стали попадаться очень симпатичные борщевики, которые в Узбекистане разительно отличаются от тех, что растут в нашей полосе. Взобравшись на гору, мы сели отдохнуть. Внизу расстилалась совершенно спокойная цвета кофе со сливками картина, когда внезапно на самой границе видимости появились три точки и двинулись в нашу сторону.
Приблизившись, люди стали что-то кричать и махать руками.
С такого расстояния даже через телевик видно было только, что один из них едет верхом на ослике. Стало быть, узбеки. Наверное, обрадовались, увидев людей, а может, просто хотят узнать, можно ли перейти гору в том месте, где мы сидим. Так думали мы с Пьером. Однако Аня почему-то погрустнела и посерьезнела.
– Почему они нам помахали и идут сюда? – спросила она. – Может, это какие-то бандиты, и они хотят захватить нас в заложники? (Дословно не помню, но смысл был примерно такой.)
– Аня, да ты что, – сказали мы с Пьером, – идут себе люди на перевал, и пусть идут.
– Я предлагаю спускаться вниз прямо сейчас, – сказала Аня, с тревогой глядя на приближающиеся точки, – и побыстрее.
С этими словами она втопила по склону с такой скоростью, что мы едва поспевали следом. И Пьера и меня разбирал смех, но Аня упорно топала вниз, почти бежала. А узбекские моджахеды были все ближе и двигались наперерез, заставляя Аню забирать вправо. Однако мы их опередили – вскоре между нами и дорогой никого не было, Аня заметно повеселела. Как и следовало ожидать, моджахедами оказались мужчина на ослике и две женщины. Они взобрались на гору и исчезли за перевалом.
В общем, моджахедов как не бывало, обычные узбеки и те скрылись за горой, вокруг хоть шаром покати, но почему-то с этого момента я стал чувствовать ответственность…
До Шахрисабза добрались довольно быстро.
Выйдя к дороге, остановили Damas, водитель которого, зная лишь несколько слов по-русски, тем не менее вез на экскурсию трех немцев, которые по-русски понимали еще меньше.
Шахрисабз (в переводе, как ни странно, с таджикского значит «зеленый, молодой город») – родина Тамерлана и по совместительству бывшая столица Согдианы. В VII веке город был завоеван арабами и, самое интересное, довольно долго был центром антиарабского и антиисламского сопротивления. Сохранились крепостные стены и развалины построек времен Тамерлана. Из всех городов, где мы побывали, почему-то именно этот показался самым древним. Возможно, потому, что реставрацией, в отличие от Самарканда и Бухары, здесь никто не занимается.
Водитель остановил машину у центральной площади, на которой стоит памятник Тамерлану и где чуть ли не каждый день проходят свадьбы. Насколько я понял, это что-то типа нашей традиции ездить на свадьбу к Вечному огню. В узбекском варианте молодожены обходят вокруг памятника, который изваян довольно неплохо, однако Тамерлан почему-то обут в кирзовые сапоги.
В Шахрисабзе не понимают русского языка.
Ни старое, ни молодое поколение. То есть вот даже торговаться приходилось беззвучно, только мимикой и на пальцах, либо с калькулятором – продавец цифорками набирает свою цену, а мы (читай – Аня), возмущенно шевеля бровями и размахивая руками, отбираем у него калькулятор и пишем свой вариант. В Шахрисабзе уровень Аниного искусства торговаться начал расти столь стремительно, что Станиславский пустил бы скупую мужскую слезу…
С молодым поколением шахрисабзцев более или менее понятно, но почему старое ни в зуб ногой по-русски? Оказывается, в советское время русские расселялись по Узбекистану неравномерно, и как раз в Шахрисабзе их практически не было (сейчас, кстати, большинство русских, которые после распада Союза остались здесь, уехали в Россию из-за невозможных условий жизни – из-за бедности). Риторический вопрос: насколько образование при СССР, в том числе русский язык, было повсеместно распространено?
На площади царила атмосфера веселья, на какое-то время даже показалось, что мы чуть не ассимилировались, несмотря на языковой барьер и внешние отличия, однако нет. Местные девушки охотно позволяли себя фотографировать, но когда Аня попросилась сфотографироваться вместе, они посерьезнели, отодвинулись, сразу почувствовалось некоторое напряжение, а от нас с Пьером девушки едва не убежали и согласились фотографироваться только на некотором расстоянии.
Но самыми грустными были невесты, на которых было просто жалко смотреть. Все они едва не плакали.
Контраст с женихами и толпами родни, веселящейся, бегающей и галдящей, был очень разительным. На Востоке есть обычай – невеста должна быть грустной на свадьбе, этого требует традиция. Грусть такая, разумеется, ненастоящая. Но здесь почти все невесты были действительно невеселые. Когда мы проходили рядом, было видно, что не притворяются! Фотографировать не решались, только издалека, когда никто не видел, либо когда фотографировали все.
Бывают удачные браки, но не бывает браков упоительных. Здесь, наверное, эта мысль может существовать в виде догмы, да и то первую часть надо подкорректировать. Несмотря на XXI век, в Узбекистане до сих пор многие браки заключаются не по любви, а по родительской указке. Хуже всего приходится невесте. Бывает часто так, что за день до свадьбы ей показывают фото будущего мужа и говорят: «Завтра пойдешь за него». Такое вот заочное знакомство. Нравится не нравится, терпи, моя красавица.
А еще бывает так, что узбек или узбечка сколько-то времени работают в России, учатся там же, но потом родители их зовут домой и женят/выдают замуж по своему, родительскому, желанию. Что могут чувствовать дети, которые уже хлебнули западной заразы свежего воздуха свободы?
Впрочем, в чужой монастырь со своим уставом…
Ребята-автостопщики, которых мы повстречали позже в Хиве и которые объехали автостопом Узбекистан, Казахстан, Киргизию, Таджикистан, Туркмению и, кажется, даже Афганистан, рассказывали еще более неприятные вещи. Например, в Киргизии в высокогорных кишлаках до сих пор практикуется похищение невест. Ребята остановились у какого-то пастуха, зашел разговор про местные традиции, и выяснилось, что этот пастух свою невесту выкрал и насильно на ней женился. На вопрос, как сама девушка к этому отнеслась, он сказал что-то типа: «Год орала, дралась, домой хотела, а потом успокоилась».
Трудно привыкнуть к тому, что женщина рассматривается здесь больше как предмет торговли или просто вещь, хотя и одушевленная.
У зданий оказалось очень интересное свойство. Как ни пытайся втиснуть их в объективы, они не желают влезать в кадр, либо влезают, но частично. А если фотографировать телевиком, надо отойти на значительное расстояние. Лень! Пока мы целились, откуда-то появился дяденька с ворохом бумажек и стал на чистом узбекском что-то вещать. Он требовал заплатить за входные билеты и за фотосъемку. Но так как территория вокруг была не огорожена, то о билетах не могло быть и речи.
Дяденька шипел и брызгал слюной, доказывая свою правоту, был послан чуть ли не на три буквы и ушел, кипя от негодования.
Здания эти, ограниченные спереди площадью с памятником Тамерлану и свадьбами, сзади огорожены крепостной стеной и соседствуют с еще одними развалинами – советских аттракционов, некоторые из которых (овсянка, сэр!) даже работали, но доверия не внушали. Крепостная стена оказалась очень интересным сооружением очень интересных форм и пропорций. Такого лично мне видеть не доводилось. Кремль по-восточному. Впрочем, если сюда звезды приляпать, то можно было бы привыкнуть и к этому. Ведь привыкли же мы к звездам на кремлевских башнях и к двуглавым орлам на монетах.
Сложенные из глиняного, по всей видимости, кирпича, стены покрыты штукатуркой, замешанной на соломе. От времени часть штукатурки осыпалась, солома торчит и топорщится и возникает шкодническое желание ее повыдергивать. Побегав вокруг стены, мы ускоренным шагом двинулись к площади с Тамерланом и еще дальше – к мечети. Торопились – времени оставалось мало, а опаздывать на поезд в Бухару не стоило.
Перед входом в мечеть куплена первая тюбетейка, а еще мы попали на рынок, где некоторое время рассматривали различные товары местного производства, а местное население рассматривало нас. Ощущения от того, что все без исключения постоянно на тебя смотрят, а еще хотят потрогать и пощупать (это дети в основном), показывают пальцами, цокают языками, долгое время идут следом, покачивая головами, – довольно неприятное.
Чувствуешь себя какой-то статуей или редким кактусом в оранжерее.
Любопытство к иностранцам тем больше, чем дальше от центральных городов заезжаешь. Иногда оно становится просто назойливым.
Шахрисабз – не Самарканд и не Бухара, здесь мозаика и внутреннее убранство зданий беднее. Плюс все это постепенно осыпается, ветшает, дряхлеет. Следов реставрации не видно. Рисунок мозаики где-то похож на самаркандский, где-то разительно отличается. Помещения в этом здании отделялись друг от друга стенами со вделанными в них деревянными решетками. А внутренние и наружные двери – просто шедевр! Интересно, сколько им лет?
Обратная дорога в Самарканд пролетела быстро. В буквальном смысле. Водителю не хватало лишь белой банданы на голове с надписью на японском и самолета, а так как мы еще неосторожно сказали ему, что опаздываем на поезд… В общем, наглядный пример октябрьского тезиса «Узбекский водитель торопится». В слепые повороты на серпантине машина входила по встречке, на виражах едва не вылетала на узкую обочину, за которой был такой обрыв вниз, что, упади в него, живыми бы мы не долетели.
Каждый из нас боролся. Пьер судорожно сжимал ручку у потолка, потом не выдержал, укачался и заснул, меня утешала мысль, что водитель не собирается покончить жизнь самоубийством – слишком он был веселый, а Аня боролась с ремнем и мечтала пристегнуться, так как сидела на переднем сиденье. Ремень заклинило, но она дергала его раз за разом с яростным упорством. Иногда рывки ослабевали – на особенно опасных местах дороги.
Так мы проехали полпути до перевала.
По ходу пытался фотографировать через окно. По пути попрощались с Пьером – он оставался в Самарканде еще на день, потом уезжал в Ташкент. На вокзал мы приехали почти впритык к отходу поезда, купили билеты и кинулись к составу.
Нам крупно повезло! Как оказалось, билеты были в плацкартный вагон, а попавшийся на платформе проводник предложил за небольшую плату (около полутора долларов) посадить нас в купейный. Мы согласились. И это было правильно! Хотя бы по отношению к Ане. Однако обо всем по порядку.
Наш поезд состоял из тепловоза, одного купейного вагона и трех или четырех плацкартных, точно не помню. На вокзале в расписании было написано лишь время отправления. До Бухары 250 км. Обычно состав идет со скоростью 100 и больше км/ч, очевидно, что ехать около трех часов. Однако нэт! Наш поезд шел больше шести часов, потому что выполнял функцию э л е к т р и ч к и. Со всеми вытекающими… потоками народа в вагоны и из них.
Первые сомнения стали закрадываться, когда я увидел, с какой тщательностью проводник запирает входные и межтамбурные двери, отрезая, таким образом, вагон от поползновений с улицы и от других вагонов состава. На вопрос «зачем?», он ласково улыбнулся и сказал:
– Ыначэ всэ ани суда прыдут!
Кто такие «всэ» стало понятно на первой же станции.
Подъехав к полустанку, машинист проскочил тепловозом и нашим вагоном платформу, подавая к посадке лишь плацкарты. И начался in/out: сквозь окно в межтамбурной двери было видно, как приехавшие вышвыривали из вагона тюки, узлы, баулы, потом выбрасывались сами и как новые пассажиры зашвыривали внутрь свои тюки, узлы, баулы и, наконец, лезли в вагон. На станции стоял чудовищный гвалт и давка, как на базаре. Пару раз показалось, что в вагон даже запихивались некие домашние животные, но точно не видел, врать не буду. По моим ощущениям число забравшихся в вагон как минимум вдвое превышало число посадочных мест. In/out'ы повторялись на каждой станции. Выдержать это в течение шести часов – не знаю, возможно ли. Просто хотя бы потому, что за одну лишь посадку каждого узбека можно смело награждать медалью «За взятие Берлина».
В нашем купе сидели молодые ребята. С помощью мимики и жестов мы смогли выяснить только, что им 16 (девушке) и 18 (юноше) лет и что они скоро поженятся. Судя по всему, брак будет счастливым – по обоюдному желанию. На одной из станций ребята сошли, и мы судорожно стали стаскивать наши вещи с верхних полок, так как по ним ползали тараканы. Плюс к этому под вечер похолодало – в окне была дырка, через которую поступал свежий забортный воздух. В конце концов Аня завернулась во все что можно и, невзирая на тараканов, заснула, а я стал смотреть в окно и прислушиваться к жизни в вагоне.
Сначала был слышен только разноголосый гомон, потом, ближе к 9 вечера, наступила тишина, и красивый мужской голос затянул узбекскую песню.
Слушатели в ближайших купе открыли двери и притоптывали, отбивая ритм. Песня шла за песней, все сплошь грустные, минорные, голос прерывался только в тех случаях, когда машинист, отъезжая от очередного полустанка, стандартно два или три раза дергал поезд так, что со стола летели бутылки, а Аня, казалось, вот-вот свалится на пол. Я уж не знал иной раз, что делать – притоптывать ли в такт пению, хватать бутылки или придерживать Аню. Но постепенно все утряслось: пение продолжалось, бутылки я положил на кушетку, а Аня заняла такую позицию, что упасть смогла бы разве что при лобовом столкновении.
Наконец Бухара. Полночь. Вокзал. Такси. Торг.
120 км/ч. Неосвещенная дорога. Старый город. На улицах мрак. Ни одного фонаря. Тишина. Только безумные светящиеся названия гостиниц типа «Sasha и сыновья». Водитель не знает, где гостиница. Спросить некого. Но вот вроде нашли. Мрачное кирпичное здание с тусклой лампочкой. Старинная низкая деревянная дверь с большими железными кольцами ручек. Черт, куда мы приехали!...
Но за дверью совсем по-другому! Такой красоты даже представить нельзя! После тараканьих поездов мы с Аней вновь почувствовали себя падишахами, эмирами, ну или визирями на худой конец. Усталости как не бывало – бегали, рассматривали и ощупывали все кувшинчики, вазочки, блюдца и пр. элементы декора, хотели даже выйти погулять, но вовремя вспомнили, что снаружи темно как в погребе.
А назавтра нас ждали яркий солнечный день и Бухоро-и-Шериф – или благородная Бухара.
|
http://www.gazeta.ru/travel/2009/04/14_a_2973971.shtml
- есть и продолжение.
http://www.gazeta.ru/travel/2009/04/14_a_2974054.shtml
так мы выглядим со стороны.
Последний раз редактировалось Evgeniy Sklyarevskiy; 15.04.2009 в 19:20.
|
15.04.2009 19:16
ЕС
Линейный вид
